Зеленогорск::Литература::Дмитрий Каралис

Дмитрий Каралис. ЧИКАГСКИЙ БЛЮЗ

Повествование в рассказах

VI. Холодный борщ

1

В субботу дядя Жора собрал всех у летней кухни и попросил плюнуть ему в левый глаз. Не сразу плюнуть, а потом, в течение дня, но плюнуть резко и неожиданно, чтобы дядя Жора испугался и у него перестал расти ячмень на глазу. Дядя Жора сказал, что в понедельник ему надо делать доклад на коллегии министерства, и не хотелось бы появляться с припухлым глазом перед московским начальством.

— Тут главное испуг, внезапность! — дядя Жора расхаживал по траве вдоль скамейки и поглядывал на нас, как командир на роту разведчиков, которую надо отправить в тыл врага; он явно переживал. — От испуга в человеческом организме вырабатываются особые ферменты, которые убивают микробы, вирусы и прочую мелкую сволочь, от которой вспухает глаз или, например, лезет на носу бородавка!

— А зачем плевать, если достаточно испуга? — Катька спустила со лба темные стрекозиные очки. — Можно выскочить из-за угла в маске и — «Ха!», — она растопыренными пальцами схватила воздух перед собой.

— Не знаю, доченька! — остановился дядька. — Наверное, есть что-то ядреное в народном плевке! Тут главное, не упустить время, — дядя Жора поднес зеркальце к лицу и вновь оглядел свой едва припухающий глаз. — Как с такой шишкой в Москву поедешь? Позор!

— Можно подумать, ты едешь не на производственное совещание, а не знаю куда… — тихо сказала тетя Зина.

— Конечно! –— кивнул дядя Жора. — Я еду на свидание к артистке балета!

— Не знаю, не знаю, — шутливо, но тревожно сказала тетя Зина. — Так переживать из-за своей внешности! Подумаешь, ячмень… Ты же не женщина.

— Лучше не серди меня, — сказал дядя Жора, не глядя на супругу.

Он намекал на утреннюю неудачную попытку тети Зины. Я сидел на балконе дачи, пытался читать «Войну и мир», заданную на летние каникулы, и всё видел, как в театре. Когда дядя Жора устроился с чашечкой кофе в беседке и развернул газету, тетя Зина принесла ему бутерброд с колбасой и попыталась плюнуть в глаз, но плевок оказался никудушным.

— Плюнуть по-человечески не можешь! — фыркал и кипятился дядя Жора, счищая плевок с майки. — Я тебе всегда плюю!

— Да ну тебя! — тряслась от смеха тетя Зина и вытирала платочком свой подбородок. — Зажмурился от страха, как кролик, я и засмеялась!

— А нечего было щеки перед плевком раздувать, как кобра. Я же тебе сказал:

«Неожиданно! Неожиданно!». — Дядя Жора хотел поднять бутерброд с ломтиком розоватой докторской колбасы, но его уже лизал спаниель Чарли.

Теперь дядя Жора пытался привлечь к плевку остальных родичей, более умелых. Но никто не спешил браться за деликатное дело. Мой отец вообще не умел плеваться и всегда подчеркивал, что это дурной тон и бескультурье. Мама — тем более. Я, единственный и любимый племянник, побаивался: сейчас дядя Жора просит плюнуть, а когда плюнешь, он затаит обиду. Катька, похоже, тоже побаивалась.

Она подошла к отцу.

— А если завязать глаз повязкой? — Катька стала осматривать его лицо, словно собиралась снимать мерку. — Я бы могла сшить тебе аккуратную повязочку.

— Я что, Кутузов или пират Сильвестр из «Острова сокровищ»? Повязочку она мне сошьет! Представляю себя на трибуне с повязочкой! Зал обалдеет! Доклад по системам наведения сделает одноглазый! Да наше кабэ разгонят в три дня!

— Ты думай, что говоришь! — Тетя Зина строго посмотрела на дочку. — Отец все-таки в министерство едет, а не на карнавал… Лучше бы аккуратно плюнула папе в глазик…

Катька покивала головой, давая понять, что только круглая дура будет плевать родному отцу в глаз. А как потом попросишь деньги на мороженое и разные заколки?

— А может, дать Чарлику полизать? — она присела к Чарли и стала чесать ему брюхо. — Намазать глаз чем-нибудь вкусным, и дать Чарлику. У собак слюна лечебная… А, Чарлик, полижешь?

Чарлик уютно лежал на охапке свежего сена и всем своим видом давал понять, что готов помочь любимому хозяину, но пусть хозяин сам об этом попросит.

Моя мама вспомнила разные другие хитрости по борьбе с ячменями, бородавками и простудами — окунание в ледяную воду, жаркая баня…

— Холодная водка! — вставил папа, но дядя Жора только махнул рукой и принялся рассматривать свой глаз в зеркальце на сосне:

— Что за семейка! Никто плюнуть не может. Придется лечить борной кислотой.

— Не советую! — Отец аккуратно взял брата за лицо и повернул к себе и, как врач, стал разглядывать едва заметный ячмень на нижнем веке.

Было видно, что дядя Жора едва сдерживается, чтобы не зажмуриться.

— Помнишь, как мы в детстве ловили с мостков уклейку? — продолжал отец.

— К чему ты клонишь с этой уклейкой?

— Мы смачивали булку борной кислотой и бросали в пруд. Эти бедные рыбешки всплывали кверху брюхом с выпученными глазами! — Отец осторожно сдвинул кожу на щеке брата, и стала видна красная припухлость на нижнем веке. Самое время, чтобы плюнуть, но отец отпустил кожу.

— Какая связь между мной и уклейкой? — нервно сказал дядя Жора, отодвигаясь от брата. — Не понимаю!

— Будет обидно, если ты потеряешь глаз…

— Что ты каркаешь! Уклейка всплывала! Я же не уклейка… Правда, Чарли?

Чарли перевернулся на спину, кокетливо сложил коричневые лапки и стал ждать, когда хозяин почешет ему брюхо.

— Мне послезавтра на коллегии министерства надо быть. Как я с таким перископом покажусь перед коллегами? — Дядя Жора прилег к псу и водрузил на его брюхо ладонь. Чарли скосил глаза на хозяина и замер в ожидании ласки. — Закроют финансирование из-за дурацкого ячменя… — Дядя Жора поскреб пальцами, и Чарлик блаженно закатил глаза.

Тетя Зина пошла на соседнюю дачу советоваться насчет борной кислоты и, вернувшись, развела руками. Врач Розита Ефимовна тоже посоветовала быстро и неожиданно плюнуть.

— Ну вот, — обреченно сказал дядя Жора и обвел нас тоскливым взглядом, словно кто-то из нас был предателем и должен был выстрелить в него в конце фильма. — Даже медицина, понимаешь…Хорошо, плюйте! Только не тяните! Раз! — и готово! А то он, подлец, растет прямо на глазах…

На дядю Жору было жалко смотреть. Так переживать из-за ячменя на глазу! Но с другой стороны — он начальник крупного конструкторского бюро, ему надо быть в форме, на совещании будут министры, адмиралы, флотоводцы, и с припухшим глазом хорошо доклад не сделаешь.

— Только не утопите проблему в разговорах! — нервничал дядька. — Плюнуть надо быстро и неожиданно. Цик! — и готово! Понятно? — Он вновь обвел нас взглядом, но теперь смотрел, как обычно, — бодро и задиристо. — Я вам только спасибо скажу. Может, даже премиую…

Дядя Жора ушел на веранду и стал копаться в ящиках письменного стола с зеленым сукном наверху.

Отец, сторонник безопасной чайной заварки, взял мотыжку и втянулся в борьбу с травой, и плевать в глаз брату, судя по всему, не собирался. Тетя Зина с мамой стали рассуждать под навесом кухни, как лучше готовить холодный борщ.

В трудное время тетя Зина всегда затевала для дяди Жоры борщ — холодный или горячий, в зависимости от сезона. Дядя Жора в таких случаях переставал сердиться и давал супруге советы. Тетя Зина прикидывалась, что она впервые слышит про толченый чеснок или стручок красного перца, который надо мелко иссечь и бросить в кастрюлю за десять минут до готовности, и принималась тут же исполнять указания мужа и льстивым голосом уточнять детали: «Жора, а чеснок лучше истолочь или порубить?» — «Истолки, истолки! — подходил дядя Жора. — Хохлятский борщ ценится толченым чесноком. И кусочки сала не забудь мелко обжарить!» — «Сало обязательно, — соглашалась тетя Зина. — Правда, Катерина не любит, но я ей отдельно сделаю, без сала». Сама тетя Зина терпеть не могла ни сала, ни чеснока, ни лука, ни — тем более — перца, но в тяжелые для мужа времена была готова не только съесть натертую чесноком корочку хлеба, но и сгрызть за компанию зубчик-другой, нахваливая аромат чеснока и его целебные свойства.

Теперь они с моей мамой гремели кастрюлями под навесом и затевали уличный обед на две семьи — со скатертью, супницей, цветами в вазочке, с салфетками и прочими важностями. Иногда тетя Зина наклонялась к маминому уху и что-то быстро говорила с улыбкой. Похоже, она втайне радовалась, что муж поедет в командировку с вздувшимся глазом. Вот поест вволю холодного борща с укропом и сметаной и поедет в эту противную Москву.

Дядя Жора ходил по участку, листал на лавочке бумаги, заходил в дом, задумчиво чиркал в блокноте, разговаривал с Чарликом, но, оказавшись рядом с кем-нибудь из нас, напрягался и широко раскрывал глаза, как приговоренный к расстрелу герой, которому хотят надеть на голову черный мешок, а он гордо усмехается: «Не надо. Пусть все видят, что я не боюсь смерти».

Ясно, что при таких выпученных глазах неожиданного плевка не получится.

Катька сидела в беседке лицом к лесу и тренировалась. Звука плевка я не слышал, но видел, как ее плечи и голова подавались вперед, а потом она вытирала подбородок платочком. Дохлый номер. Я понял, что спасать дяди-Жорин глаз и конструкторское бюро выпадает мне.

2

Я взял велосипед и поехал к Зяблику на Лесную. На повороте к его дому я услышал негромкий свист. Остановился, оглянулся. Свист шел откуда-то сверху. Я слез с велосипеда и задрал голову. Хитро улыбающийся Зяблик, как Соловей Разбойник, сидел в развилке старого дуба, покуривал и разгонял дым ладошкой. Зяблик приложил палец к губам и показал, чтобы я тихонько поставил велосипед в кусты у забора и залезал к нему.

В лучах солнца рыжая голова Зяблика казалась огненной. Меж ветвей и листьев стояли прожекторные струи дыма. Я взглянул по сторонам и быстро залез. Зяблик подвинулся, и я сел рядом; ветка вздохнула и просела. Сверху было видно, как мама Зяблика в купальнике и панамке собирает в саду крыжовник, а две дачницы моют у рукомойника посуду. Сестра Зяблика Тонька катала в коляске куклу и напевала.

Зяблик выслушал мою просьбу и помотал головой:

— Не-е... Другому я бы плюнул, а твоему дядьке боюсь. Он клюшку о Кузю сломал, когда тот на катке матом ругался. Сейчас обещает премировать, а плюнешь — пендалей надает.

Я нашептал Зяблику, что буду с ним рядом, и надо, чтоб дядька напугался до шока, иначе не поможет.

— Вообще, я их все время путаю, — сказал Зяблик.

— Не спутаешь. Мой батя в город уехал.

Зяблик помолчал и плюнул вдоль забора навесным, чтобы показать, что вообще-то он в форме. С такой дырочкой меж зубов, как у Зяблика, можно цыкать как из автомата — далеко и быстро. Хорошо, что я про него вспомнил.

Зябликова мама, такая же рыжая, как и сын, ушла с крыжовником в дом, и мы стали разговаривать громче.

— Ты же в самодеятельности играешь, — польстил я. — Даже Онегина можешь.

— Да меня вообще, на фиг, на «Ленфильм» приглашали. Там рыжие на вес золота. Мне в массовке пять рублей в день обещали.

— Так любой может перекраситься в рыжего и грести деньги лопатой…

— Темперамент не перекрасишь. У нас, рыжих, темперамент особый. А сценический образ? — Зяблик вновь плюнул, и я залюбовался: не плевок, а торпеда! Розовая куколка, стоявшая меж штакетин забора, повалилась в кусты и застряла. — Я в массовке не уважаю. Хочу партизана-разведчика сыграть. Или хулигана в кепке и с фиксой. — Зяблик цикнул еще раз, и куколка с шорохом упала на землю.

— Профессионал! — похвалил я точность плевка.

— Ну дак! — Зяблик бережно облизнул губы, словно протер точное оружие. — Я прошлой зимой снегиря с куста сшиб. Можешь у Грини спросить. Вообще я курицу с пяти метров в глаз бью. А сколько заплатишь, если соглашусь?

— Два рубля.

— Три! — сказал Зяблик и цикнул.

— Ладно, — подумав, сказал я. — Только не тяни. Приходи через полчаса. А то ячмень вырастет и поздно будет. Ты наплети дяде Жоре, что решил стать физиком, и спроси — куда, дескать, на физика поступать? А как начнет рассказывать, что они с братом задачки по физике щелкали, как орехи, ты и плюй. И помни — он должен испугаться!

— Испугается, — с улыбкой подмигнул Зяблик, — до самого шока.

3

Когда я вернулся, ни дяди Жоры, ни Чарлика на участке не было. Женщины с хрустом резали под навесом кухни свекольную ботву и негромко переговаривались. Катерина в новом купальнике и с листом подорожника на носу загорала на надувном матраце.

— А где они?

— В лес пошли, папаня доклад учит. — Она вялой рукой указала на калитку, темневшую под деревьями в конце участка.

— Без перемен?

— У меня не получается. — Вид у сестрицы был совершенно сонный. — Тебе придется.

Я залез на балкон, сел поближе к перилам и открыл своего Толстого. Вид на нашу сцену был, как из ложи. Скоро начнется... Я чувствовал себя суперагентом и великим комбинатором одновременно.

— Катерина, ты «Войну и мир» прочитала? — громким учительским голосом спросил я сверху.

До сих пор не могу понять, зачем я это сделал!

— А як же! — отозвалась Катька и перевернулась на спину. — «Все счастливые семьи похожи друг на друга. Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»! Что наглядно видно на примере наших семейств!

Реплика была явно дерзкой и подковыристой, в катькином стиле. Реакция не замедлилась сказаться.

— Что ты имеешь в виду? — Тетя Зина грозно обернулась к дочке.

— Семейное счастье, — томным декадентским голосом отозвалась Катька. — Холодный борщ, как мерило благополучия…

С такой интонацией в кинофильмах обычно изъяснялись разные белогвардейские прихлебатели и пошедшие против трудового народа эмигрантские поэтессы. Мне показалось, что барские насмешки над борщом и семейным благополучием пришлись не по душе тете Зине.

— Мерило! — громко повторила она. — Не мешало бы и тебе поучиться готовить борщ! — Она повжикала ножом по брусочку, вытерла лезвие о подол фартука и продолжила резать свекольную ботву. — Ростишь их, ростишь… Мы-то в ваши годы по матрасам и шезлонгам не разлёживались. Правда, Элечка? — позвала она мою маму в союзницы.

— По-разному бывало, — мама сняла с полки огромную суповую кастрюлю и почерпнула ковшиком воду из ведра. — На колодезной делаем?

Тетя Зина кивнула и стала вспоминать, как она училась в медицинском техникуме, а по вечерам торговала пирожками в электричке.

— Ящик тяжелый, в вагонах холодно, на окнах иней... Иду, как Белоснежка по лесу...

Катька фыркнула и затряслась от смеха: «Белоснежка!»

— Что ты ржешь! Поржи у меня! — обернулась к дочке тетя Зина.

Я тоже тихо захлюпал смехом, представив себе тетю Зину в образе Белоснежки. Одна мама, плотно сжав губы и нахмурив брови, сдержалась.

— …И тут он, как гномик из сказки... Морячок. Лейтенант. Забрал двенадцать последних пирожков и говорит: садитесь, погрейтесь… Устали, наверное? Вот такие были люди. Пожалел девушку.

— Клеился! — сквозь смех проблеяла Катька; она вновь перевернулась на живот и спустила лямки купальника, что бы не оставить не загорелых полосочек. — А ты и не поняла.

— Вы посмотрите на эту фифу! — Тетя Зина отложила ножик, уперла руки в бока и уставилась на дочку, лежащую за низкими кустиками сирени. — Яйца курицу учить будут! Это я не поняла! Мы не хуже вашего понимали, откуда ветер дует, только держать себя умели! У парней на багажниках не ездили, за талию их не обхватывали! Девичью честь имели! С солдатами по кустам не хихикали...

— И чем же с лейтенантом кончилось? Зря он пирожки скупал?

— Ты думай, что говоришь! Пирожки скупал! Он для своих матросов взял, в часть ехал.

— Так чем кончилось-то?

— А тем и кончилось, что я ему только имя свое назвала! — Тетя Зина загремела посудой. — Это вы сразу телефоны даете!

— Конечно, — продолжала лезть в бутылку Катька. — Телефонов в общежитии не было, вот и не давали.

— Ах, телефонов у нас не было! — Мне было видно, как тетя Зина потянула со стола половник. — Ах, семьи у нас несчастные! — Она с шорохом разрезала юбкой кустики сирени и мгновенно оказалась в тылу у дочки. Катька обернулась, взвизгнула, успела вскочить на четвереньки, и тут тетя Зина с хорошим замахом, как будто играла в лапту, шлепнула ее половником по заднице — бемс! Я даже не успел крикнуть сестрице, чтобы она удирала.

Катька протяжно ойкнула и припустила к дому, поддерживая чашечки купальника.

— Свинство! Свинство! Просто свинство! — Я слышал, как она затопала на крыльце босыми ногами и хлопнула дверью.

— Поговори у меня! — тетя Зина вернулась под навес кухни, бросила на стол согнувшийся половник и с ледяным лицом продолжила готовку борща. — Бесстыжая твоя задница! Семейное счастье она подковыривает, борщ ей не нравится! А не ешь!

Во, дает тетя Зина! Никогда бы не подумал, что она врежет взрослой дочери поварешкой по одному месту!

С балкона хорошо было видно, как мама торопливо брякала рукомойником под сосной, споласкивая длинные оранжевые морковки.

Сдерживая смех, я открыл Толстого и зачем-то вновь прочитал про несчастные семьи, каждая из которых несчастлива по-своему.

Дядя Жора с Чарликом не появлялись.

До прихода Зяблика оставалось минут десять.

Тут внизу стукнула верандная дверь, из дома выскочила Катерина в новом брючном костюме и стремительно зашагала длиннющими ногами к воротам. На согнутой руке болталась голубая сумочка.

— Ты куда собралась? — с удивлением, переходящим в тревожную догадку, окликнула ее тетя Зина.

— За семейным счастьем! — звонким от напряжения голосом крикнула, не оборачиваясь, Катька. — Ты же внуков хотела? Солдатами пугала? Вот и будут вам внуки! Спиши пока рецепт борща!

«Катерина! Вернись! Не смей!» — запаниковала тетя Зина, но гордо поднятая голова Катьки уже стремительно неслась над забором в направлении вокзала и пляжной цивилизации.

— Господи, что делается!.. — Тетя Зина опустилась на табуретку, выронила ножик, закрыла лицо руками и заплакала. — Жора! Где этот Жора?

Мама бросилась утешать тетю Зину. Я, перепрыгивая через ступеньки, слетел с балкона и бросился в лес на поиски дяди Жоры.

Угроза насчет внуков от солдата не показалась мне пустой угрозой. Боевые ребята в армейской форме с чистыми белыми подворотничками и запахами одеколона по выходным наводняли курортный городок — они задирались к нашим пацанам на танцах, клеили девчонок в парке и стояли с транзисторными приемниками на ступенях вокзала, браво поглядывая на дачниц. А Катька стала решительная, в дядю Жору: сказано — сделано! Может получиться, как в том анекдоте: «Армянское радио спросили, что может быть хуже для репутации порядочной семьи, чем машина “Запорожец”»? — «Беременная десятиклассница!», — ответило армянское радио.

… В лесу пахло сыростью, и меж высоких деревьев стоял зеленый сумрак. Я торопливо шагал по пружинистому мху. Покричав, я останавливался и прислушивался. Тишина. Только где-то дробно стучал дятел по сухому дереву. На сыром песке канавы я увидел свежие собачьи следы. Скорее всего, дядька с Чарликом ушли на пригорок с одинокой сосной, где дядька любил думать о вечном. Я прибавил ходу.

…Дядя Жора оглянулся, приложил козырьком ладонь ко лбу и тревожно замер. Чарлик, взмахивая ушами, уже скакал на мой зов по фиолетовым зарослям вереска. Я побежал навстречу.

— Дядя Жора, Катька из дома ушла! — выпалил я. — Тетя Зина за вами послала.

Дядя Жора остановился, и хитровато посмотрел на меня. Он думал, я его пугаю.

— Куда ушла? — он вытаращился, ожидая плевка.

— Честно, дядя Жора! Надела брючный костюм, схватила сумочку и пошла… Они с тетей Зиной поссорились. Надо идти искать!

Дядя Жора нахмурился. Ветерок развевал его волосы, и дядька походил на Тараса Бульбу, узнавшего об измене сына Андрея. Маленький ячмененок на глазу был почти не заметен, так, легкая припухлость… Можно было бы плюнуть, но я не решился.

— Приехали, — сказал дядя Жора. — Маленькие детки, маленькие бедки…

— Тетя Зина ей поварешкой... по мягкому месту.

— Катьке? — приподнял бровь дядька. — Поварешкой?

Я скорбно кивнул.

Дядя Жора удивленно покрутил головой и задумался.

— Это мне хотели дать, — он задумчиво поскреб ногтем щеку. — Только по другому месту. От, Зина-Зинуля!..

Я вдруг с ужасом вспомнил, что не сказал Зяблику, на каком глазу ячмень у дяди Жоры.

— Пойдемте, дядя Жора…

— Чего нам идти? Успеем напсиховаться. Я доклад учу. — Дядя Жора сел на траву, достал из кармана рубашки блокнотик, полистал и убрал обратно. — Да, скажи, Чарлик, нам с хозяином и тут хорошо. — Он погладил подластившегося Чарлика. — Посидим немного…

Я сел рядом.

— Катька вернется, — подбодрил я. — Психоз пройдет и вернется. Она в вас — отходчивая.

В траве влажно блестели ягоды лесной земляники. Чуть дальше, на осинках трепетали серые листочки. От пруда-воронки, в котором водились мелкие золотистые караси, тянуло сыростью. Дядя Жора сорвал ягодку и задумчиво разжевал:

— Шестнадцать лет — самый взбрыкливый возраст. А на меня бочку катили?

— Да так, — пожал я плечами. — Умеренно. «Где этот чертов Жора?» Или без «чертов» — не помню…

— Вспоминай, вспоминай...

— Ничего больше не говорили.

— Тетя Зина плакала?

— Ну да, вроде того… Но не рыдала.

Я не понимал дядю Жору: дочка ушла из дома, в городе полно бравых солдат с увольнительными и приемниками, а он сидит в лесу и рассуждает совсем о другом. Вот сделают меня раньше времени дядькой, а мне это надо?

В траве стрекотали кузнечики.

— От, тетя Зина, — повторил дядя Жора. — Неймется ей. Поварешкой по заднице — бемс! Переходный возраст…

Чарлик, вместо того, чтобы смотреть по сторонам и охранять хозяина, положил голову на лапу и придремал. Просто сонное царство какое-то!.. И зачем я бежал?

4

Когда мы вернулись, на участке творилось то, что дядя Жора называет «пожар в публичном доме во время наводнения». Или «хватай мешки, вокзал отходит!»

Возле дома зло расхаживал растрепанный отец в испачканных кремовых брюках и майке. У него был разбит локоть, а под глазом набухал синяк. Отец прикладывал к нему мокрый носовой платок, и смотрел на меня, как Ленин на буржуазию.

Мама с тетей Зиной пили на веранде пахучие капли, плакали и обнимались.

Дядя Жора подошел к брату:

— Что-то с мамой? Почему ты вернулся?

— С мамой все в порядке, я звонил! — поморщился отец. — Электрички отменили.

— Вот! — горестно сказала тетя Зина, выходя на улицу и морщась от слез; мне показалось, она выпила не только лекарство. — Твоя доченька! Где ты ходишь!.. Вся в тебя!.. Лишь бы из дома! Будут тебе внуки!

Дядя Жора цыкнул на тетю Зину, отчего она еще громче заплакала, и взял брата за плечо:

— Что с лицом, Сережа?

— Еще и брата твоего побили!.. — выхлипнула тетя Зина, проваливаясь в дверь веранды.

— Кто? — грозно воскликнул дядька.

— Никто! — Отец хотел что-то сказать, но лишь с досадой махнул рукой и пошел в дом. — Съездил, называется, в город!

И тут я вспомнил про Зяблика.

5

…Если коротко. Зяблик подошел к нашим воротам, увидел моего отца, хмуро расхаживающего вдоль забора, принял его за дядю Жору с ячменем, вежливо поздоровался и спросил меня. На Зяблике был пиджак, в руках он держал толстый справочник по физике и тяжелый трансформатор.

Получив в ответ бормотанье, что Кирилл пошел в лес, Зяблик удивился, но решил действовать по обстановке. Застенчиво улыбаясь, Зяблик торжественно объявил моему отцу, что после долгих терзаний он решил стать физиком и спросил, куда лучше поступать, чтобы овладеть этой наукой. Отец оживился, оглядел бравого Зяблика, похожего на Самоделкина с картинки, и сказал, что выбор правильный, это интересная профессия, поступать можно в… И тут Зяблик попросил отца подержать физические экспонаты, чтобы вытащить из кармана пиджака нечто сногсшибательное. И когда отец с любопытством принял справочник и тяжелый трансформатор, пахнущий подпалённой изоляцией, Зяблик отоварил моего батю по несколько раз в оба глаза — для надежности. «Скорострельно так: цик! цик! цик! - рассказывал потом Зяблик. — Ты же не сказал, в каком глазу у него ячмень!»

Отец замычал от негодования и временной слепоты. Утереться в рубашке с короткими рукавами было нечем, в руках он продолжал держать экспонаты. «Убью, падлу!», — рявкнул мечущийся отец, и Зяблик, предчувствуя недоброе, задал стрекоча. Отец бросил, наконец, обманные физические реквизиты, протер глаза и погнался за Зябликом. И фиг бы его догнал, но Зяблик прыгнул через канаву, запнулся и повалился в лопухи. Отец коршуном набросился на него, получил коленкой под глаз, но после кувырканий загнул-таки ему салазки и стал яростно хлестать ладонью по заднице, пока до него не дошло, что рыжий кричит про ячмень на глазу и лечебные плевки. Отец вздернул Зяблика на ноги, дал на всякий случай затрещину («Я думал, у меня котел треснет! — восхищенно улыбался Зяблик. — Искры из глаз!»), но тут же извинился, помог отряхнуться от пыли, дал пять рублей и попросил никому не рассказывать. Зяблик пообещал молчать об инциденте, схватил пятерку и задал стрекоча.

Отец ругал меня, но чисто символически. Действительно, кто виноват, что электрички отменили, Катька ушла из дома, я бросился искать дядю Жору и не встретил Зяблика, а маячивший у ворот отец попал под обстрел рыжего снайпера?

… Катьку ездили искать папа с дядей Жорой и нашли в кафе «Домик лесника». Она сидела в компании студентов, пила сухое вино, курила, скребла вазочку с мороженым и опасных солдат поблизости не было. Но студенты тоже ребята не промах! Ее обхаживал какой-то очкастый Гарик, которого она называла Шарик, и не хотела без него идти домой. Судя по тому, как ее ночью тошнило, напилась она изрядно.

К утру ячмень, испугавшись семейного переполоха, пошел на убыль. А в воскресенье, к хельсинскому поезду, на котором дядя Жора отправился в Москву, и вовсе стал незаметен.

Зато синяк у моего бати вздулся самый настоящий! И я немного гордился отцовским синяком и рассказами Зяблика о тяжелой затрещине, от которой загудела его рыжая голова.

Дядя Жора успешно сделал в Москве доклад и вернулся на том же хельсинском поезде — веселый и с цветами для тети Зины.

…Холодный борщ стоял в подвале, и мы дружно ели его два дня. Это и вправду хорошая штука — холодный борщ. С укропчиком, сметаной, лучком и ломтиками свежей редиски…

Мы ели холодный борщ, дядя Жора изящно шутил, тетя Зина сдержанно улыбалась и задавала каверзные вопросы, Катька смотрела в тарелку, отец хмуро сверкал синяком, а мы с мамой осторожно переглядывались.

И когда затявкал Чарлик, и в калитке показался Зяблик, пришедший забрать справочник по физике и трансформатор, мы дружно захохотали…

  I. Дача   II. Борода   III. Кронштадтские пупки   IV. Раки   V. Грустный июль   VII. Космонавт   VIII. Катер   IX. Аспирант   X. Китайская картина   XI. Чикагский блюз   XII. Вместо эпилога

2002–2003 гг.