Жизнеописание Тойво Курикка - это трагедия. Трагедия не только финского народа, но и всех народов России, испытавших на себе молох псевдокоммунистической идеологии. Я посчитал необходимым отложить все готовящиеся к изданию материалы по основной моей тематике и в первую очередь выпустить эту небольшую книгу именно в настоящее время, когда широкие слои нашего общества, забыв, очевидно, «прелести» советской действительности, начинают мифологизировать и воспевать недавнее историческое прошлое.

Я долго раздумывал о форме подачи этого материала. Ведь письмо Тойво написано безграмотно как по-фински, так и по-русски. Редактировать его означало бы искажать документ. Но и издавать в первозданном виде я посчитал некорректным, хотя бы по причине обилия в тексте нецензурных выражений. Поэтому мне пришлось провести минимальную редакторскую подготовку, чтобы сделать материал как можно более читаемым. Кроме того, пришлось изменить имена и фамилии главных героев этой истории.

Я также выступаю здесь и в роли переводчика. Некоторые финские фразы не снабжены сносками и не переведены, поскольку они повторяют предшествующее им русское содержание. В остальных случаях перевод не дублирует русское содержание и приведен в сносках.

Надеюсь, что представленный Вашему вниманию материал, вызовет отклики, которые можно направлять по электронной почте: balasov@mail.admiral.ru

Евгений Александрович Балашов

Предисловие

На склоне лет судьба свела меня с человеком, который оказал огромное влияние на мою последующую жизнь. Он уже ушел в мир иной, оставив после себя записи воспоминаний и одно незаконченное письмо, адресованное Министру Обороны Финляндии. Это письмо - история его жизни в СССР, от момента советской оккупации Карельского перешейка до момента невероятного освобождения от «заботы» советского режима в Сибири. Настоящее имя этого человека - Тойво Курикка, однако большую часть своих лет он прожил под именем Анатолий Строгов. Это русское имя спасло жизнь ему и его матери.

Отправить это письмо адресату он так и не успел. Написать его заставило не желание перебраться на старости лет в Финляндию, а стремление хотя бы последние годы прожить под своим настоящим именем спокойно и не опасаясь за последствия. Но в мае 2001 года седце его остановилось...

После его кончины я задалась целью опубликовать хотя бы часть его воспоминаний и размышлений о пережитом. Ведь кроме этого письма у меня остались его рукописи по истории советско-финляндской войны, которую он изучал очень дотошно по всем доступным ему источникам. Живя в суровых сибирских условиях, он познакомился со множеством интересных людей, оказавшихся там, как и он, по воле рока. Его, по сути дела, воспитала и закалила та сибирская среда, которая питала и питает дух русского народа, и является источником самосохранения нации.

Мой отец был участником советско-финляндской войны. Через много лет мы с Тойво, дети бывших противников, пришли на линию Маннергейма, чтобы почтить всех павших там солдат. Вот ведь как повернулось колесо истории!

Я выражаю благодарность тем людям, которые нашли возможность опубликовать эти воспоминания, и надеюсь, что они послужат поучительным материалом для всех, кто интересуется отечественной историей прошедшего столетия.

Татьяна Алексеевна Кругликова


Отрывок из книги Тойво Курикка "Путь из Финляндии в Сибирь"

Их Высокопревосходительству
Министру Обороны Финляндии
Госпоже Анели Тайна

От гражданина России
Строгова Анатолия Никитовича,
проживающего по адресу:
г. Санкт-Петербург, ............

            Ваше Высокопревосходительство!
Suokaa anteeksi mulle siitд, ettд mд oma kirjeni kirjoitan venдjдksi. Mд voisin kirjoitamaan suomeksi, mutta mд olen asuva Venдjдllд 57 vuotta Talvisodan jдlkeen. Siksi mд olen unohdanut paljon suomen kieliд, erikoisesti suomen kielioppia. Tдllд syyllд mд pelkaan tekemддn paljon kieliopin virheitд ja vдrin kirjetaa merkityksiд kirjoitaa. Siksi mд pyydдn antaa anteeksi Teitд venдjдn tekstista, minд luottan hyvдllд kддnцillд Suomen Puolustus Ministeria.
Извините меня за то, что я буду писать это письмо далее по-русски. Я мог бы написать его по-фински, но я прожил в России 57 лет после Зимней войны. Поэтому я сильно забыл финский язык, особенно грамматику. По этой причине я боюсь сделать много ошибок в своем письме. Поэтому я прошу у Вас прощения за этот русский текст и доверяю хорошему переводу в Министерстве Обороны Финляндии. (Полный перевод представлен в сносках текста книги «Путь из Финляндии в Сибирь». Прим. переводчика).
            Кроме этого все мои годы детства и юности прошли под надзором НКВД в Западной Сибири (Neuvostoliiton Suojeluskunnan silmapiidolla Lansi-Siperiassa). У меня даже разговорный этикет не тот, какой полагается в цивилизованных местностях европейской части России, города Ленинграда и Финляндии.
            Сибиряки – народ грубый и эмоциональный, неотесанный и бескультурный. Драки на улицах и в общественных местах во всех городах обычное дело, но все они проходят беззлобно и без мести. В отношении мелких шахтерских городов – там уж и говорить нечего. Посторонние люди со смехом разнимут дерущихся и… как будто ничего и не было. Наряду с таким эмоциональным характером, сибиряки – народ душевный, последнюю рубаху с себя снимут, гостеприимный, бесхитростный, прямой и неподкупный. Они чуткие к людям и выручат человека в любой момент, если он остался без денег: совсем незнакомые люди дадут, кто сколько может, если человек в беде. Сибиряки не простачки – они намного талантливее, находчивее и умнее, чем жители Москвы, Петербурга и прочих других городов европейской России. Подлецы там встречаются среди интеллигенции в больших городах, как Новосибирск и Омск. Они, в основном, народ неподкупный, за исключением интеллигенции больших городов. Почему они такие? Да только из-за отношения к ним местных «удельных князьков» и за предвзятое отношение к ним со стороны Москвы.
            Сибиряки к предвзятости и отношению к ним как «к племени каторжному», привыкли, и никогда не впадают в отчаянье и уныние во всех экстремальных случаях жизни, как бы ни тяжело им было. Всегда они проявляют юмор и всегда веселые. В обществе сибиряков не соскучишься, в цирк ходить не нужно деньги платить, достаточно посмотреть на поведение сибиряков и послушать их юмор, то будет смех до слез бесплатно. Эти черты характера сибиряков передались и мне за 37 лет жизни в их среде. С кем поведешься – от того и наберешься. Поэтому я без юмора не могу, поэтому я заранее прошу Ваше Высокопревосходительство не делать слишком крутых выводов в мой адрес, если я в своем письме где-то проявлю сибирский юмор. Я считаю, что такой юмор, наоборот, развеселит Ваше Высокопревосходительство и поднимет Вам настроение, такое, которое всегда необходимо человеку. Я, конечно, человек в жизни маленький во всех отношениях, но считаю то, к чему объясняться всякими интеллигентными, «умными» ничему не обязывающими «официальными» и прочими притворными «любезностями». Все это надоедает каждый день до тошноты и «зубной боли». Поэтому хочется выразить мысль попроще, поострее и с юмором. Я думаю, что Вы, госпожа Военный Министр, такого же мнения, чтобы к Вам обращались попроще. Что будет для Вас, финки, неясно, то я буду пояснять в скобках по-фински как смогу.
            Суть дела:
            По паспорту я, Строгов Анатолий Никитович, русский, с 18.09.1930 года рождения, уроженец города Тамбова, Тамбовской области (который ни разу в глаза не видел и не знаю, где Тамбов находится), ныне пенсионер (elakelдinen) с 1980 г. В Сибири, в городе Кемерово имею дочь Ларису в возрасте 42 года и двух внуков. Советский паспорт я имею с 1948 г. получен в Новосибирске.
На самом деле я являюсь финном Тойво Курикка, уроженцем Финляндии (en tieda missд paikassa olen syntynyt, tarkasti «siellд jossakin»)*. В Зимнюю войну и до нее (не знаю сколько времени) проживали всей семьей в деревне Аласяйние (kylassд Alasдiniц Viipurin maakunnassa). Оттуда мой отец Микко Курикка ушел на Перешеек на боевые позиции под Райвола воевать за нашу Независимость против Красной Армии. В декабре 1939 года за несколько дней до начала Зимней войны было объявлено по радио и в газетах о том, чтобы все население Карельского перешейка и Восточных районов Финляндии обязано эвакуироваться вглубь Финляндии от близости возможного фронта.
            Мой отец, Микко Курикка, уходя на фронт на Перешеек, сказал маме и мне о том, что не нужно особенно впадать в панику и уходить с обжитого места. Он успокаивал нас тем, что коммунисты дойдут до нашей первой линии обороны, сломают себе зубы об нее, и дальше не сунуться. Успокаивал нас тем, что нас не оставят в беде Англия, Франция и Германия и помогут Финляндии остановить большевиков. В крайнем случае, если что будет не так, я дам вам знать что делать и куда уходить. Сказал и другое: если я погибну, вам дадут знать, тогда сами принимайте решение куда уходить. Иначе с места не срывайтесь, чтобы нам не растерять друг друга. Так и решили: оставаться в Аласяйние во что бы то ни стало. Но в Сибири в таких случаях говорят: «человек предполагает, а Господь Бог располагает». Получилось совсем не так, как мы думали и хотели.
            На деле оказалось, что Англия и Франция и не думали помочь нам, лишь только чего-то «обещали» и просили какие-то «официальности» у Финляндии. Германия тоже чего-то «обещала», а на деле оказалась сторонним наблюдателем за ходом военных действий. Выходит, что им нужно было продолжение войны с их целями, и подставили для того Финляндию. В итоге они просто бессовестно обманули финнов, оставили Финляндию один на один с превосходящими вооруженными силами Советского Союза. И пришлось Финляндии расхлебывать эту «зимнюю кашу» без поддержки.
В Финляндии были «политики» ни ко мне сравнить. У них головы были намного умнее, а я всего лишь в жизни вошь, чтобы иметь свое мнение.
            Наконец, в первых числах февраля 1940 г. мы с мамой получили от нашего отца из-под селения Перккиярви (nykyaikana tamд asutus nimittaa «Kirillovskoje»)*. Эта весточка была просто случайная, и ее быстро нам передали проездом наши солдаты, которые везли в Выборг раненых из позиций Перккиярви**. От них мы узнали о том, что Перккиярви удерживает всего лишь один батальон, и о том, что плохо дело там. О подробностях они ничего не хотели говорить и просили маму не задерживать их беседой, так как раненые не могут терпеть и ждать и их нужно срочно доставить в Выборг, а самим нужно также срочно вернуться на позиции. Они нам сказали о том, что три ночи не спали, спать не дают коммунисты. Так мы толком от солдат ничего не узнали за таким коротким разговором. Они маме быстро передали письмо и быстро уехали с ранеными на выборгскую дорогу. Больше мы их не видели.
            Из коротенького письма мы узнали следующее: (со слов покойной моей мамы): «Айно! Нет времени написать тебе о себе. Нас непрерывно атакуют и обстреливает красная артиллерия и самолеты, нам очень тяжело! Но мы ждем и не теряем надежды на помощь Германии и держимся. Что бы со мной не случилось, береги сына. Целую вас обоих. Твой любимый Микко». Он не знал на какую помощь надеяться, и нам не написал, что нам делать – уходить или нет. Видно было времени в обрез чтобы написать подробнее, его видно торопили. Это письмишко нам привезли еще до прорыва первой линии Маннергейма.
            Мы уже отчетливо слышали то, что выстрелы орудий ближе и ближе. Уже показались некоторые беженцы с Перешейка и сообщили нам о том, что первая линия Маннергейма прорвана большевиками. Нам сказали, что «красные» со дня на день будут у вас. Собирайтесь и уходите быстрее. Оставшиеся люди Аласяйние и Юлясяйние (Alasainiцn ja Ylдsдiniцn vдki alkoi poistuamaan pois) начали спешно уходить и взрывать свое хозяйство, чтобы большевикам не оставить. Нас с мамой даже они уговаривали уйти, пока мы все вместе и сможем помочь друг другу в дороге.
            Мама продолжала ждать либо отца, либо вести от отца. Таков был наш уговор. О судьбе Перккиярви и о батальоне уходящие с Перешейка ничего не знали. Как нам было нужно поступить, мы прямо таки не знали и мама была просто в растерянности.
            Как мы оказались в советской оккупации, а затем в Сибири? Ваш поисковый архивариус Тимо Лааксо в ответ на мое письмо к нему меня спросил так: «Miten Te itse olette joutunut Venдjдn puolelle?»*
Что же я ему мог ответить? А ответил так: «Если бы Зимняя война продлилась бы еще месяц или полтора, то, вероятно, такие города как Хельсинки, Турку, Тампере, Котка, Коувола, Хамина, Вааса и Оулу «joutuisivat Venдjдn puolelle»,** а все остальное само сдалось бы и оказалось бы «Venдjдn puolelle» без сопротивления, а не только что мы с матерью. Но хвала Господу Богу этого не случилось: Светлой памяти генерала Ханелля, все таки удалось остановить на несколько дней дивизии красной армии до тех пор, пока наш «великий умник» Финляндии Ристо Рюти не додумался о том, что война нами проиграна, помощи нет и не будет, и Сталин вынудил его самого заключить вынужденное перемирие в Москве, не по желанию Рюти. А мы с матерью оказались «Venajдn puolella» тоже не по своему желанию, а пришлось.
            Ваше Высокопревосходительство! Лишь только вам, лично, я напишу все подробно до мелочей, что помню сам, а что по рассказам покойной матери.
Дожидались мы до того, что уже Красной армии артиллерия начала обстреливать Юлясяйние и Кархусуо. Кое-что и к нам в Аласяйние прилетало. А мы с мамой одни в Аласяйние, все ждали военных, чтобы узнать о судьбе Перккиярви и об нашем отце. Днем мы уходили в погреба нашего дома, а когда темнело, выходили в дом.
            Как-то в одно утро в конце февраля 1940 г. мы собрались снова в погреб. Я вдруг увидел небольшое соединение лыжников и позвал маму посмотреть. Она сказала, что это наши финские лыжники. Они шли по сельге гуськом быстрым ходом в сторону Выборга и от нас были далеко. Мама им махала и кричала, но они видно не слышали ее и продолжали быстро идти дальше. Вместо лыжников на ее крик подъехали с дороги к нашему дому трое саней в лошадях. Там было несколько наших взрывников, а с ними был офицер. Они взрывали все, что еще оставалось целым, пока у них была взрывчатка.
            Увидев меня и маму в пустом Аласяйние, военные удивились и ужаснулись. К маме подошел офицер и трое солдат. Офицер подошел к маме и начал неистово ругать ее, и сказал ей о том, что если бы нас не увидели, то взорвали бы дом вместе с нами. Мама объяснила офицеру кратко причину нашей задержки по уговору с отцом. Солдаты и сам офицер смущенно заулыбались. Офицер с улыбкой сказал маме о том, почему русские не спросили твоего мужа воевать с финнами или нет. И потом приказал собираться нам немедленно, пока солдаты еще помогут погрузить все необходимое и доставить нас до Выборга, ибо у них нет времени. Мама обрадовалась такой любезности и пригласила офицера и солдат в дом, чтобы они запрягли нашу кобылу с жеребчиком в большие сани и помогли нам взять все необходимое с собой. В доме мама спросила офицера о батальоне в Перккиярви. Офицер, ошарашенный вопросом мамы, сел неожиданно на стул, положил ладони на колени и удивленно спросил ее о том, в своем ли ты уме? У тебя под носом прорвали уже вторую нашу линию обороны, а ты еще спрашиваешь о батальоне своего мужа. Прямо он так ей заявил о том, что о батальоне он сам ничего не знает, и нет никого оттуда. Заявил о том, что они идут удерживать хотя бы Выборг, и не знает удержим ли мы его или нет, и не знает, что и с нами случиться. Сказал о том, что они уже уходят одни из последних, и снова поторопил маму пошевеливаться собираться с ними. Русские сидят у нас на спине, ждать нет времени.
            После такой информации маму залили слезы, ей сделалось плохо, я тоже заплакал. У нее слезы ручьем катились из глаз и она прижала меня к себе. Потом она вскрикнула, начала бледнеть, хотела что-то сказать, но у нее только в судороге шевелилась челюсть, и никакого звука, глаза глупо смотрели в одну точку и ее зашатало, и она начала терять сознание. Офицер сумел вовремя подхватить ее на руку, чтобы она не упала на пол. Я начал громко кричать и плакать, что с тобою мама, не покидай меня. В этот момент двое солдат взяли маму из рук офицера и начали брызгать на нее холодной водой. Офицер прижал мою голову к своей груди и успокаивал меня. Один солдат дал маме немного глотнуть водки из своей фляжки, а другой натирал ей виски. Потом дали ей нюхнуть нашатыря из нашей домашней аптечки, а затем уложили ее на кровать. Она была вообще невменяема, дышала отрывисто ртом и смотрела в точку. Я помню, как один солдат налил в кружку водки и сказал мне о том, что если с мамой будет плохо, то чтобы я ей дал глотнуть водки и понюхать нашатыря, вежливо назидал офицер.
            Потом офицер прижал меня к себе на прощанье и резко отвернулся. Я заметил у него на глазах возникшие слезы. Солдаты в последний раз подошли к моей маме и сказали мне о том, чтобы я берег свою маму и помнил этот день, Финляндию, и вырос бы мужчиной, финном, и просили меня, чтобы я на всю жизнь остался бы финном. Я дал им это обещание. Потом офицер и солдаты подняли (каждый из них) кулак вверх и каждый сказал мне: «Ole mieheksi, varjele oma дitisiд, ja ole suomalaiseksi. Sд olet suomalainenhan. Sissu!»* Я им ответил: «Mina olen suomalainen, ja tulen olla suomalaiseksi. Sissu!»** Каждый в последний раз обняли меня, быстро ушли, сели по своим саням и поехали на выборгский тракт. После этого не стали ничего взрывать. Так я в последний раз в жизни увидел своих финских солдат, и вот уже 58 лет я больше их не вижу. Это было примерно в 11 или 12 часов дня. Тяжело об этом вспоминать, но необходимо. Мы с мамой остались одни на всем белом свете. Страшно было – нет ни финнов, и нет русских. В соседнем Кархусуо и в Ланте начался бой. Я пытался хоть как-то заставить маму встать и уйти нам в погреб сохраниться. Но было бесполезно, она была бесчувственна и прерывисто дышала. Чем бы все это кончилось бы для мамы, и остался ли я круглой сиротой бы, не знаю.
            Явилось Божье провидение для нас с мамой, а для Финляндии несчастье.
            Я сидел возле мамы и громко плакал. Мне тогда было чуть больше 9 лет возраста. Я ничего не мог сообразить чем бы ей помочь.
            В Кархусуо бой прекратился и слышалась только редкая перестрелка за озером уже. Начало уже темнеть. Я вдруг услышал на дороге рев машин. Я выскочил из дома посмотреть что там.
Боже мой! Что ж я увидел! По дороге шли уже советские танки и грузовые машины с ихней пехотой. На переднем танке развевалось красное знамя со звездой и с какими-то надписями. Я быстро вбежал в дом, пытался еще растолкать маму, чтобы она встала, но не мог. Я пытался стянуть ее с кровати и уволочь в погреб. Но мама была слишком тяжела для меня, и я даже этого сделать не смог. Я начал громко плакать и кричать.
            В этот момент к нам в дом вошли враги – несколько красноармейцев. Один из них молодой, видно умом слабоватый, начал проявлять свои эмоции. Лица у них у всех были злые. Этот молодой что-то кричал, матерился (выражался нехорошими русскими словами). Я не понимал того, о чем он ругается. Он направился к моей маме и взялся за винтовку. Я бросился ему наперерез, вцепился в рукава его шинели как клещ. Он все-таки отшвырнул меня в сторону, и крикнул: «Сученок х…!» (nartun poika). Это я запомнил поневоле. Я снова в него вцепился и громко кричал, умолял и плакал. Двое других красноармейцев подошли к нему и отобрали у него винтовку, что-то назидая ему, стуча пальцем себе по голове. Я держусь за его шинель, плачу и не отпускаю. Еще один красноармеец сдерживает его от мамы. Я русских слов не понимаю, а они не понимают меня. Крик, шум и матерки русские. В этот момент вошли в дом два ихних командира в белых полушубках с портупеями через плечо. У старшего командира из-за полушубка был виден кусок воротника, на петлице которого был один красный прямоугольник (впоследствии я узнал, что у него воинский советский чин «политрук». Это идейный коммунистический партийный наставник небольшого воинского соединения типа полка. Этот «политрук» соответствует чину капитана финской армии). Звание другого я не видел.
            Эти командиры застали меня плачущего перед психованным и другими красноармейцами, матерками уговаривающими психа. Политрук резко что-то скомандовал им, потом подошел к ним. Все красноармейцы стали по стойке «смирно» и «руки по швам». А я все плакал и просил этого политрука, чтобы они не убивали нас. Политрук поднял меня с колен, носовым платком вытер мои слезы, погладил меня по голове, легонько похлопал меня по спине и рукой с улыбкой успокоил меня, хотя я ничего не понял по-русски. Потом он подошел к этому дураку-красноармейцу, топал несколько раз ногами, сжал руку в кулак и пальцами кулака, матерясь неистово, стучал ему по лбу, и что-то злобно назидал ему. Потом политрук взял этого дурака за воротник шинели и вышвырнул его из нашего дома. При этом политрук грозил ему кулаком и кричал какой-то «трибунал». Дурака в доме не стало. Политрук вернулся в дом. Я ему показал на свою маму, она лежала бледная с полузакрытыми глазами, тяжело дышала и была безучастна ко всему. Политрук подошел к ней, пощупал пульс на руке и на сонных артериях шеи, приоткрыл ей глаза, и быстро что-то сказал младшему командиру. Тот ушел с одним красноармейцем. Остальным он что-то приказал, и они начали шарить наш двор. Затем они начали заносить доски, сено, дрова и картошку в наш дом.
            К нашему дому подъехала санитарная машина и грузовая машина с ранеными красноармейцами, видимо из Кархусуо. В дом снова вошел тот младший командир и доложил что-то политруку. В дом начали заносить раненых и пришел врач и две женщины-фельдшеры. Пока санитары раскладывали раненых, то врач и фельдшеры занялись моей мамой. Военный врач ее прослушал каким-то прибором, ощупал пульс на руках, шее и ногах. Затем фельдшеры начали делать ей какие-то уколы в руку, в ноги, в спину и в ягодицу. Политрук и все красноармейцы уехали, а у нас дома стал маленький лазарет с ихним военным врачом, фельдшерами и санитарами. Стол и доски превратили в перевязочные столы.
            После этих уколов лицо мамы начало приходить в нормальный вид и к ней подходили то врач, то фельдшеры. Она начала спокойно и ровно дышать, и, наконец, заснула нормально. Весь вечер и ночь была работа с ранеными, даже я кое-чем помогал – подносил одно, уносил другое, и сидел возле мамы. Советские медики и санитары периодически присматривали за ней. Потом сделали ей периодически еще два укола в руку и в ягодицу. Врач прощупал ее, и с улыбкой показал мне большой палец, и похлопал меня по плечу. Тут и я понял, значит врач показал мне о том, что все будет хорошо и я успокоился и перестал плакать. Ночь для мамы прошла спокойно и хорошо. Наутро мама начала кое-как шепотом говорить, и фельдшер дала ей какие-то порошки и воду, она уже приобрела более-менее нормальный вид, но она была слаба и говорить не могла, а только шептала. Русские медики продолжали ухаживать за ранеными и мамой. Поздно вечером мама начала понемногу приходить в себя и начала уже тихо говорить. Она посмотрела вокруг и не могла понять в чем дело: лежат русские раненые, ходит врач и солдаты-санитары. Она смотрит на все дико и боится. Я ей, как мог, все объяснил и рассказал ей о том, что с ней и со мной было. Тогда она успокоилась и перестала бояться русских.
            Вот так провидение Божие спасло мою маму от смерти, а меня от круглого сиротства. По воле Божией, Его милостью, военные врачи нашего противника спасли нас в первый раз от смерти. Хотите верьте, хотите – нет. Извините меня, Ваше Высокопревосходительство, за такое откровенное признание. Возможно такое Вам не понравится, но я пишу вамвсю правду.
            Как было дальше? Мама с русскими ранеными находилась под присмотром медиков около двух недель. За это время шли жестокие бои в Ланте, потом мы слышали бои южнее Выборга и восточнее Выборга, где-то в Таммисуо. Потом как-то резко все стихло.
            В наш дом вбежали санитары и бойцы других соединений и радостно что-то сказали врачам и раненым. Они начали ликовать и целовать друг друга. Женщины-фельдшеры и военврач подошли к маме и ко мне, и целовали, и обнимали нас обоих. При этом они кричали по-русски и по-фински: «Мир!», «Rauha!»
            Затем раненым всем другие бойцы и санитары налили в стаканы водки, сообразили закуску, все сели за стол и пригласили нас с мамой по-фински: «Istukaa olkaa hyvдд meidдn kanssamme. Se on sotaa loppu!»*
            Мы, конечно, сели с ними. Отказываться было нельзя и опасно. Маме налили тоже водки. Она пить отказалась, сославшись на сердце, а я ребенок – мне нельзя водку. Поесть, мы поели с ними.
            Среди пришедших в наш дом к раненым были «гости» из военных. Один младший лейтенант немного владел финским языком. Он спросил маму: «Kuka sina olet? Missд on Teidдn miehenne?»** Потом показал на меня и спросил: «Onko tamд poika sinun poikasi?»*** Мама, услышав родную речь, даже забыла о своем недуге и повеселела, и рассказала этому младшему лейтенанту всю правду, и о том, что неизвестно где муж. Чин русского младшего лейтенанта соответствует финскому чину «вянрикки». Мама тогда стала посмелее и спросила этого младшего лейтенанта: «Ken nyt on Viipuri?»**** Он ей ответил: «Viipuri on meidдn, Neuvostoliiton halussa».***** Он исподволь посмотрел на маму и на ее реакцию. Мама поняла чего он хочет, и она поздравила их со словами: «Mina onnittelen Teitд sodan pддttдmisestд johdosta»*. Они любят поздравление с победой. С победой мама его и их не поздравила. Он недовольно улыбнулся и ответил: «Kiitos! Toivotan Teille hyvaд vointia ja kiiresti parantakaa»**. Конечно, что это русские «проверяли» мою маму и ей ничего не осталось, как только поздравить их с окончанием войны, но не с их победой. Это его насторожило.
            Потом русские раненые, врачи и «гости» подзахмелели и запели песни. Маме стало не по себе и она взяла меня за руку и мы вышли из дома якобы по нужде мамы. За нами уже «секли» младший лейтенант и военные фельдшеры-женщины, они тоже вышли вслед за нами, так как нам финнам они не доверяли – мало ли чего вздумает эта финская волчица со своим волчонком. Они держали нас на расстоянии и следили за тем, что мы будем делать. Мы с мамой их не видели сзади себя.
            Мы с мамой вошли в один взорванный дом. Мама прижала меня к себе обеими руками, заплакала и начала мне говорить: «Oh mun Jumalani! Sen varten me sotimme? Me olemme hukkaneet Karjalan Kannas, Viipuri, ei tiedeta Mikko, missд hдn on nyt? Me sinun kanssa joutuneet leikauksessa irti Suomelta! Me olemme joutuneet Neuvoston miehityksessд Mun Jumalani, meidдn tarvitse mitд tekemддn! Miten meidдn tarvitse olla elossa? Mikд tulee olla meidдn kanssamme?»***
            Ваше Высокопревосходительство! Было маме от чего заплакать. Заплакал и я. Очевидно, следящие за нами, услышали плач мамы, но не мешали нам. К нам потом подошли младший лейтенант и женщины-фельдшеры и начали вежливым тоном успокаивать маму и меня: «Mita te teette? Teidдn ei saa hermostua ja itkeд! Teillд on kipeд sydдn. Sota on loppunut, teidдn pitдд iloita, vaan ei itke! Mennддn taloon, Teidдn pitдд ottaa lддkkeitд ja paneutua vuoteen nukkumaan!»**** Они увели нас в дом. Фельдшер дала маме каких-то сердечных капель в рюмку с водой и мама успокоилась. Я сел рядом с ней и тоже успокоился. Русские перестали петь песни, они перешли только на разные разговоры. Потом врачи занялись своим делом и сделали укол маме, чтобы она хорошо уснула и не расстраивалась. Раненые и врачи тоже поняли расстройство мамы.
            Хотя мы были с ними военными противниками, а несчастье ран было одно для всех. Они на нас с мамой не стали смотреть враждебно и мы даже с ними как-то сдружились. Все ж таки они не виноваты в войне между нами, их заставили, а они неплохие люди и уважительные. У них даже не было никакого намека и повода для мщения нам за своих убитых и раненых в боях с нашими. Мы поняли, что они наши противники, а не враги. Врагов нужно искать не в их среде, как нам внушали всякие «патриоты состоятельные», а врагов нужно искать среди политических идеологов разных рангов, как у них, так и у нас. Такая карьеристская категория людей страшнее всяких врагов. Даже злой враг до всякой мерзости не додумается, как политические карьеристы и всякого рода высокие авантюристы, и наделают вреда много больше, чем военные противники, обоюдно исполняющие свой воинский долг перед своими нациями.
            Несмотря на национальные эмоции моей мамы по поводу нашего военного поражения и падения Выборга, русские не подали никакой реакции, а сделали так, будто ничего особенного и не произошло. Врачи даже занялись ею и оказали помощь. Меня успокоил ласково их младший лейтенант, а ихние некоторые раненые гладили меня по голове и что-то ласково, с улыбкой говорили мне.
            Мама начала уже ходить и кое-что делала со мной вместе по дому, но была еще слабая. Кое-как она выкарабкалась от острых моментов сердечного приступа.
            Потом в захваченном Выборге русские нашли хорошее здание и сделали там хороший военный госпиталь для раненых со всех участков военных действий: для своих и финских раненых. Завезли туда все необходимое. К нашему дому подошли ихние грузовые машины и забрали от нас всех своих раненых в Выборг. Это было примерно через 3 или 4 дня после прекращения огня. Ихние политические комиссары не разрешили своим врачам взять мою маму долечить в военном госпитале. Они финнам не доверяли и боялись финского населения.
            Врачи оставили маме много лекарств и по-фински написали через переводчика, когда и как применять их. Обещали навестить нас с мамой. Когда они уезжали в Выборг от нас, то все продукты питания, что были у них, оставили нам с мамой по настоянию врача Кузьмина Павла Федоровича. Он убедил своих комиссаров в том, что финская женщина больна и беспомощна, и им с ребенком негде взять пропитания на себя. Их комиссары возражать не стали и разрешили оставить нам продукты. Там было мясо, масло, крупы, макароны, мука, сахар, чай и сухое молоко – все, что было нужно нам, а овощи у нас были свои. Затем все русские, что были у нас, тепло попрощались с нами и все уехали. Другие красноармейцы помогли все вынести из нашего дома, сделали уборку в доме и заготовили нам дров, так как наших дров много сожгли. Разве это враги? Это настоящие люди! Мы ихними продуктами жили долго, до тех пор, пока нас не забрало выборгское НКВД.
            Об уходе в Финляндию уже не могло быть и замыслов. Во-первых, были кругом советские войска, проходить нужно через них, а это было невозможно. Во-вторых, и мама была слабая для перехода. Так мы и остались в советской оккупации.
            Пока мы жили и продукты у нас были, только денег советских не было ни одного рубля. Мама немного окрепла и ходила к военным на всякие заработки, немного платили.
            Из Выборга к нам приехала военфельдшер Вера, что ухаживала за мамой, навестить маму. Она с нею сдружилась. Она привезла маме еще лекарств лечить сердце и сделала ей два укола в руку и в спину. Мама ее попросила, чтобы нам вспахали усадьбу для посадки картошки и овощей. Вера пробила ее просьбу через врача Кузьмина П.Ф. Приехали русские красноармейцы и тягачом вспахали нам огород для посадки, но по приказу своего комиссара (политического деятеля) забрали у нас лошадь и жеребчика. Объяснили нам, что в СССР – это кулацкое хозяйство и частная собственность запрещена.
            Ихний комиссар (коммунистический идеолог небольшого армейского соединения) объяснил маме через красноармейца-карела (переводчика) о том, что лошадь является частной собственностью и запрещена по закону СССР в любом гражданском хозяйстве, поэтому у нас реквизировали ее. Корову и две козы он нам оставил. Это, дескать, позволено Уставом ВКП (б), как необходимая рабоче-крестьянская собственность для проживания, и частной собственностью коровы и козы не являются. Ну что же, с оккупантами спорить бесполезно – это равносильно тому, что мочиться против ветра, по-нашему все равно не будет.
            Уж ладно, хоть все не отобрали, а всю птицу поели ихние раненые, когда находились у нас в доме. Пошли нам, беспомощным людям, в том, что землю вспахали, и кое-что по хозяйству поправили. Бог с ними с лошадью и жеребчиком.
            Потихоньку мама окрепла от сердечного приступа, и потихоньку было начали осваиваться под властью «товарищей коммунистов», уж коли в Финляндию своевременно уйти у нас не хватило ума. Но в России есть мудрая поговорка: «Всякая беда никогда не приходит одна!» На нашу беду начали появляться к нам настоящие враги. Сначала это были всякие самозванные политические «патриоты-карьеристы» из Финляндии от разных буржуазных партий, а потом начали нас «шопать» (прощупывать) идейные карьеристы от выборгского НКВД Советского Союза. Тут-то и начали мы с мамой «метать икру, не зная куда». С обоих сторон требовали от нас они каждый свое. Кому молиться – не понять, хоть завязывай глаза, и со всех ног беги неизвестно куда, а в Финляндию все дороги перекрыты.
            К нам заходили иногда советские военные воды попить, покурить и отдохнуть и своего перекусить, у нас молока купить. После военных действий Зимней войны и установки советско-финской границы, граница основательно укреплена еще не была, и русских пограничников было недостаточно. В границе было много «дыр», через которые в Советский Союз тайными тропами, реками и озерами из Финляндии проникали все кто угодно и когда угодно. Среди наших финских нарушителей границы были разведслужбы «Шюцкор» (Suojeluskunta), «Лотта Свярд» и «Союз Патриотов Финляндии» IKL (Isanmaan Kansan Liitto). Все они были не столько патриоты по духу, сколько «патриоты» за деньги. Кроме них переходили границу разные дельцы-контрабандисты, бывшие жители Перешейка, забывшие при уходе забрать, что осталось ценного, и прочая гражданская «шалупонь» (сибирское слово преступного мира на всяких наемных подонков за деньги).
            Все эти категории всяких самозваных «патриотов нации», или, попросту, карьеристов и «шалупонь» за деньги, терроризировали, шантажировали оставшееся от войны местное население. Это население было старики и старухи, женщины с малолетними детьми, не дождавшиеся мужей с войны (как мы с мамой) и финские солдаты-инвалиды. Всех этих несчастных подставляли вместо себя и заставляли выполнять всякую работу «во имя финской нации» – это была просто отсебятина с карьеристскими целями или делами заработка. Таким образом, не обошли «вниманием» и нас с мамой такие самозванные «патриоты» смело и дерзко. Как это получилось?
            В то время в оккупированном Выборге еще настоящего НКВД не было, а был лишь армейский особый отдел по борьбе с антисоветскими проявлениями и имел свою городскую армейскую комендатуру. Эта комендатура следила за оставшимися финнами и карелами, но не выясняла того, кто есть кто. Комендатура была еще слабая и в личную жизнь местного населения особо не вмешивалась. В это-то время и было для наших финских разведагентов «лафа» (преступное слово сибирских бандитов, означающее «благоприятное условие»). Этой «лафой» пользовались финские агенты и прочие нарушители границы из Финляндии, до тех пор, пока граница была ослаблена и было недостаточно советских пограничников.
            В один день конца мая-месяца мы с мамой занимались посадкой картофеля и прочих овощей у себя на усадьбе с самого утра до позднего вечера и выгнали пастись корову и коз. Дома мы ничего не убирали, чтобы не уставать от лишней работы. Когда вечером мы пришли в свой дом, то увидели и удивились – в доме было чисто убрано, настелены половики и присыпаны ветками молодой березы. На столе стоял наш подогретый ужин, еще две новые рыбные консервы и сварена картошка и согрет чай. Мать ходила и удивлялась над тем, кто мог так хорошо позаботиться о нас. Вдруг неожиданно с сеновала сошла женщина лет под 30, глаза светлые, но темноволосая, среднего роста, спортивного телосложения и похожая скорее на карелку, нежели на финку. Мама и я поздоровались с ней. Мама поблагодарила ее за порядок в доме и спросила ее имя и откуда она. Она была скромно одета, как простая хуторянка. Мама поинтересовалась кто она и откуда. Она маме ответила таким тоном, что для нас она кузена из Хейняйоки и зовут ее «Серпа» (фамилии ее не помню). Она для нас есть «Серпа», конечно она не Серпа, а документы ее есть «туфта» (ложные). В отношении подробностей «знакомства» она предложила нам сначала умыться, привести себя в порядок и сначала поужинать, а затем будем разговаривать обо всем после ужина.
            Затем мама, как хозяйка, благословила Божьим словом ужин. «Серпа» достала из рюкзака стеклянную фляжку с водкой и налила водки в рюмки себе и маме. Поужинали, поблагодарили Бога за ужин, убрали посуду со стола, вымыли ее. Мама выпила водки немного из-за сердца, а «Серпа» выпила всю рюмку.
            Затем «Серпа» приказала мне принести свежей воды скотине и нам всем, а самому остаться на улице и в «оба смотреть» за тем, кто будет подходить к дому, чтобы я быстро заскочил в дом и сказал бы ей. Словом меня поставили на «стремя» во избежании «шухера». Ваше Высокопревосходительство, извините меня за терминологию сибирского преступного мира, но это необходимо, так как воры, бандиты и разведагенты пользовались одними профилактическими мерами от засады и провала. Поэтому я буду дальше выражаться бандитскими терминами и давать им нормальные пояснения в скобках. Пожалуйста, извините меня за это. Как Министру Обороны Финляндии, Вам не помешает знание этой русской преступной терминологии, я так думаю.
            Я ушел «на стремя» (на наблюдение, на профилактику против «шухера») во избежание «хвоста» и последующего «шухера» (провал, разоблачение) и «вязки» (арест), чтобы не «повязали» всех нас неожиданно.
            Мама мне рассказала о том разговоре с «Серпой», когда я был «на стреме», а они были без меня один на один. За это время «Серпа» изучала нашу усадьбу и искала место для устройства запасных выходов из жилого дома. Она облюбовала два места для «отвала» (для сбега в случае опасности). Затем она с мамой начала «патриотическую» откровенную беседу, прихватила маму «на понял», показала свои «аргументы» на право разговора с ней «по душам». Эти «аргументы» были такие: пистолет, замаскированный «пуукко» и три или четыре гранаты-лимонки. Кроме этого она предупредила маму в том, что она еще под «прикрытием» на всякий случай. Если что будет не так, так так от нашего дома ничего не отанется вместе с нами. Поставила условия моей матери в том, что если она в нашем доме попадет в «шухер» (провал) и ее «повяжут», то нас не оставит «без внимания» ее «прикрытие». Строго заявила о том, что если хотите жить, то не слишком хитрите с ней и подумайте о себе и обо мне.
            В отношении «прикрытия», возможно, она нас просто брала «на понт» (пугала и шантажировала), если сама чего-то боится и не уверена в своих силах. По-видимому, «прикрытия» у нее особого и не было, так как она искала сама себе «базу» (месторасположение), а «прикрытию» нужно было известить об этой «базе». Оснований для «прикрытия», мы считаем, что не было, и ее «прикрытие» еще не знало кого убрать. Мы вполне могли «стукнуть» советским властям, и ее бы «повязали» (арестовали) без труда, и она была бы «в шухере» с последующей «вышкой» (приговор за шпионско-диверсионную деятельность против СССР).
            После «понта прикрытием» она начала вообще «прихватывать» мою мать «на понял» (осмелела и обнаглела), пользуясь тем, что наш дом на отшибе от главных шоссейных дорог на Выборг. Она дошла до того, что обозвала мою мать «собакой» и «предателем нации», и что церемонится с нами «наши» не будут, если будете «в отказе» (не соглашаться ни на что). Сказала о том, что тебя заставим работать на нас как лошадь, несмотря на твое желание, и, дескать, «не будем тебя, собаку, спрашивать». Мама с ней вступила в полемику и сказала ей об отце, что неизвестно где он на Перешейке. Сказала ей и о том, за что ты оскорбляешь меня собакой и предателем нации, я есть финка, такая же как и ты. Она ее «поучала» в том, что все финны находятся в Финляндии, а ты не финка, а «красная большевистская стерва». Говорит матери еще и такое, что не прикрывайся мужем, а отвечай за себя, а твой муж здесь ни при чем, его с тобой нет, и он уже ничего не скажет. Матери прямо сказала, что ты собака, и недостойна человеческого финского «разговора» с тобой. Тогда и моя мать ей тоже в резкой форме ответила так примерно, что если я собака, то возьми меня на поводок и отведи к людям за границу в Финляндию хоть завтра утром, хоть когда, чтобы я стала человеком. Сделай мне, собаке, такую милость, чтобы я жила у своих людей. Всякие собаки хотят жить у людей, так Господь Бог повелел.
            Тогда и она ответила в таком тоне, что, дескать, ты могла уйти без поводка на своей лошади и взять все что нужно в жизни. А для этого нужно уходить со всеми, а не строить из себя «любящую жену» и не спекулировать мужем, подлая «красная тварь». Тогда бы ты была бы человеком. Ты захотела «к товарищам», а сейчас строишь мне всякие фикции. Сейчас ты нужна нам здесь, где осталась. Если сумела обгадиться перед финской нацией, то сумей отмыться перед ней, чтобы стать финкой. Для этого ты будешь помогать и прикрывать меня от возможных неожиданностей. Я сейчас выполняю свое задание и назад не тороплюсь, пока не выполню его. Тогда я попробую перевести тебя через границу вместе с твоим щенком. Я сейчас буду жить у тебя, сколько мне будет необходимо, твой дом в безопасности, а ты будешь помогать и информировать меня до мелочей во всем в течение прошедшего дня. Затем она посмотрела запасной выход через сеновал на чердаке, открыла чердачное окно на улицу и привязала крепкую веревку к скобе на случай побега из дома. Затем она приказала матери позвать меня в дом «со стремя» (с наблюдения). Затем выпили чая на ночь. Она спросила меня кого я видел. Успокоившись, легли спать. Меня уложили в дальней комнате, а мать и она легли в комнате ближе к прихожей, чердаку входную дверь тоже закрыли. Все двери внутри комнаты и на чердак были открыты, а дверь с чердака не закрыли на засов и веревка была внутри чердака. Наутро встали рано. Мы все трое пошли на огород, досадили картошку и овощи часов до 10 дня. Мама и «Серпа» сготовили обед, а я «пас корову и коз» (был на стреме) и следил за дорогой и кругом, как «Серпа» велела. Потом мама позвала меня обедать. Все перед обедом помолились Богу, опять «Серпа» достала фляжку с водкой. Они выпили понемногу, пообедали, поблагодарили Бога и меня опять выпроводили «на стремя» со скотиной. В это время мама и «Серпа» делали второй запасной выход из дальней спальни – в погреб – в слуховое окно цоколя дома – на улицу, через огород на край деревни в низину с кустами. За это время «Серпа» и мама делали всякие условные сигналы, метки на дворе и «Серпа» инструктировала маму по всем условностям: куда поставить всякие предметы на улице для сигнала об опасности, систему стука в дверь и ответа на него, и прочие сигнальные «мелочи» на случай «атаза» (засады) и «шухера» (провала). Затем отдохнули и перекусили. Меня оставили в доме, а «Серпа» с мамой взяли скотину и пошли с ней осматривать путь «отвала» (побега из дома).
            «Серпа» все «обзекала» (осмотрела и пометила) куда и как «отваливать», и вместе с мамой вернулась домой. Меня снова выгнали на улицу со скотиной. В это время «Серпа» поинтересовалась как мы живем и есть ли у нас деньги. Осмотрела остатки наших продуктов, которые нам оставил врач Кузьмин и остатки овощей.
            Мама посвятила «Серпу» во все, что было раньше. Та многозначительно недовольно ухмыльнулась и сказала, что наша партия нас в беде не оставит, если будете «хорошими финнами», а не собирать русские объедки и куски. Затем она предупредила маму, что уйдет по своим рано утром, и чтобы завтрак был на столе, а вечером вернется. Затем она велела позвать меня в дом и напоить скотину и принести воды умыться ей и на ночь. Она опять меня допросила чего я видел и чего не видел. Опять поужинали и рано легли спать. Оставили «Серпе» на завтрак еды и кофе. На этот раз «Серпа» легла на мою кровать в моей комнате, а я лег с матерью в кухонной комнате. Она закрылась от нас, палку просунула в ручку двери и расклинила. Остальная подготовка осталась, как в прошлую ночь – она открыла второй запасной выход из моей комнаты в погреб.
            Перед подготовкой запасных выходов «Серпа» с мамой замочили два половика и три простыни. Половики повесили «сушиться» на плетень перед главной дверью, две простыни повесили с другой стороны дома, и одну простыню и 2 наволочки повесили возле чердачного окна над домом, чтобы было видно издалека. Это были условные сигналы. Если к возвращению «Серпы» все будет лежать на месте и висеть, значит можно смело идти в дом, если что-то не будет на месте, то это значило, что дом «на секе» (под наблюдением), а в доме «атаз» (засада). Значит, увидев издалека, что нет на крыше простыни и наволочек, то «бери ноги в горсть» и беги «прыжками» подальше от дома. Перед сном все «сигналы» развесили по местам на прищепки.
            Утром «Серпа» рано встала, поела у себя в комнате, и ушла вторым запасным выходом, что мы даже не знали когда. Свой «замок» (палку) вытащила из двери. Накануне, перед сном, она приказала маме и мне, чтобы мы на следующий день никуда не уходили из пределов Аласяйние, так было нужно (видно страховала себя, и чтобы нас не засекли). Мы выполнили все, что она требовала. Мы в этот день занимались своими делами по хозяйству и из усадьбы никуда не уходили.
            Поздно вечером пришла «Серпа», и по условным стукам вошла в дом. Спросила нас с матерью обо всем прошедшем дне до мелочи. Потом меня выгнала на улицу «на стремя». Она сначала отчитала мою мать за какую-то «оплошность» в течение дня, а затем начала с ней разговор уже по делу. Секреты их разговора я лично не знаю, а знаю их только по рассказам своей покойной матери.
Будто в этот вечер они убрали всю прежнюю условную сигнализацию и расставили другие предметы вокруг дома. На крышу дома повесили «сушиться» какую-то шкуру, чтобы ее было видно издалека.
Затем взялись за деловой разговор
            «Серпа» сначала расспросила маму о ее будущих планах жизни и о том, где она собирается добывать деньги на жизнь. Мама ей ничего определенного не сказала, а где-то ей нужно искать какой-либо заработок у русских.
            Тогда «Серпа» ей предложила работу не у русских, а у своих финнов ее организации, но не сказала какой. Пообещала, что ее организация будет хорошо платить, если будешь финкой в душе, а не «собакой» у русских. Ты уже вроде бы доказываешь, что ты финка. Так, мол, давай решайся, и за «дело» вместе со мной. Мама ей ответила, что ты, мол, одна, и тебе ничего не страшно: ты сегодня здесь, а завтра тебя поминай как звали, а у меня хозяйство и ребенок, которого надо вырастить. Кому же он будет нужен, если меня не будет, тебе что-ли?
            Она маме тоже «вразрез» ответила о том, что она чуть моложе ее и у нее девочка, и что за честь своей нации она не боится смерти и работает на нацию, и тебе бы посоветовала помочь нам, если ты настоящая финка. Мне, мол, тоже страшно на чужой территории, но я работаю, а ты боишься. Мама ей ответила, что работать согласна, но не даром, нужны деньги. Наша нация должна тоже понять мое безвыходное положение. Для работы меня должны еще чему-то обучить кроме денег, мертвым деньги не нужны.
            «Серпа» спросила маму о сумме денег. Мама назвала примерно. «Серпа» была не согласна с маминой суммой в 25 000 рублей. Начали «торги» между 8 000 и 25 000 рублей. Ударили «по рукам» на сумме в 15 000 рублей за 3 месяца работы. Потом будет новый «договор». «Серпа» потребовала расписку с мамы, а мама – деньги. «Серпа» опять закрылась от нас, а мама выругалась за такое недоверие. «Серпа» через стену услышала «Satanaperkele»* и русское «Е… твою мать!», и сделала маме внушение о том, что она знает, что делает, и чтобы больше не слышала от мамы подобного. Приказала приготовить ей наутро парного молока, бутерброды. Затем снова закрылась и легла спать. Здесь, конечно, она была права, требовались секунды, чтобы «отвалить», а дверь за это время не открыть и ставни тоже – можно быстро исчезнуть. К тому же и у нас с мамой неизвестно что на уме – топор и нож в нашем распоряжении. Поэтому она закрывалась одновременно и от нас, в целях осторожности.
            На утро «Серпа» опять ушла тем же путем, вечером вернулась чуть пораньше. Опять закрыли ставни на окнах, «сигнализацию» не меняли. Меня снова отправили «на стремя» с двумя козами. Они вдвоем остались в доме и беседовали. В этот вечер «Серпа» уже взяла маму «за рога» окончательно и втянула ее в свою деятельность вот каким образом.
            «Серпа» достала из рюкзака мешочки с сахаром, с мукой и с крупой. Затем из этих мешочков вытащила пачки замаскированных советских денег разных купюр. Из рейтуз и сапог вытащила еще пачки. Она сказала хочешь пересчитать или нет, но здесь 15 000 рулей, как договорились. Из них две пачки по 5 рублей – 400 купюр на 2000 рублей; 2 пачки по 10 рублей на 4 000 рублей и 3 пачки «красненьких» по 100 штук купюрами по 30 рублей. Она специально предусмотрела для безопасности расходов мелкие и крупные деньги. Купюры по 30 рублей были новые, а по 5 и 10 рублей уже ходили в обращении, и были помятые, и пачки толстые. Купюр по 1 рублю и трехрублевок не было. Мать от радости и пересчитывать не стала, даже как-то растерялась от таких денег и выглядела глупо. Они, эти деньги, удивили ее, как поется в бандитской песне:

Ровными пачками деньги советские
Прямо глядели на нас.

            «Серпа» предложила маме написать расписку за эти деньги и после забрать деньги. Мама написала ей расписку на большом листе бумаги под ее диктовку. Расписка была примерно такого содержания:
            Я, Айно Курикка, с 1907 года рождения, получила от военной организации Финляндии деньги в качестве аванса за работу в интересах нации в сумме 15 000 советских рублей на 3 месяца. Обязуюсь быть членом патриотической организации и в дальнейшем, покуда буду необходима интересам финской нации. В чем даю настоящую расписку.
Дата и время дня.
Внизу подпись

            Затем «Серпа» проверила правильность содержания. Потом смазала маме чернилами пять пальцев правой руки и сделала на расписке отпечатки ниже ее подписи. Потом также смазала пальцы левой руки и тоже сняла отпечатки на расписку. Расписку обсушила, свернула и взяла себе в пазуху. Маме приказала забрать деньги и спрятать их куда хочет и тщательно чисто вымыть руки от чернил. Мама спрятала деньги пока в коровьем навозе, в хлеву, временно, на ночь.
            Затем «Серпа» порекомендовала маме о том, чтобы она отложила на необходимые расходы деньги мелкими купюрами тысяч около пяти, а остальное спрятать капитально за пределами усадьбы на случай опасности так, чтобы можно было их быстро взять и смыться с ними. Она сказала о том, что ее не интересует куда ты в доме спрячешь деньги, но в доме их никогда не держи, это опасно, а сделай так, как говорю. Даже на расходы деньги храни осторожно в разных местах усадьбы. Слишком не сори деньгами и не шикуй, а расходуй понемногу, аккуратно, по необходимости, чтобы на себя не навлечь подозрения, обыска и провала. Откуда у тебя могут быть деньги в это время, когда за вами следят? Учти эти «мелочи», на которых ты сможешь провалиться и даже не думая. Где-нибудь работай для видимости и подрабатывай, чтобы тебя не заподозрили и не засекли. Это тебе думать, не ребенок, а мать.
            В отношении расписки примерно сказала так: не вздумай хитрить с нами и заигрывать со «своими красными товарищами», а выполняй все исправно, что поручили, и никакой самодеятельности. Если что с твоей стороны будет не так, то мы уж об тебя руки пачкать не будем. Мы найдем способ переправить твою расписку к «твоим товарищам», а они тебя же и поставят к стенке, как шпионку, за подрывную деятельность против Советского Союза. Ты сейчас наш платный агент, а не «товарищ Курикка», запомни и заруби себе на носу, и подумай обо всем, что тебя ждет. Сейчас я спокойна, расписка твоя у меня, и ты в наших руках, а не у «товарищей».
            Вот так! При помощи нужды агент финской разведки «Серпа» «схомутала» и «привязала» нас к разведке, к какой – не знаем. Так она надела «уздечку» на нас.
            Мама мне рассказала о том, что после таких ехидных выходок «Серпы» (типа «товарищ Курикка», «твои красные товарищи», «красные друзья») мама сделала ей тоже резкое замечание в том, что если бы она была бы «Товарищ Курикка» и были у нее еще и «красные друзья», то «госпожа» «Серпа», или не знаю кто, была бы здесь незаметно «провалена» в эти дни, когда только появилась. Добавила ей при этом, что была бы «провалена», не смотря на твои все «условности», а расписку дала тебе от безвыходности моего положения, сохрани Господь тебя твою дочку от этого, чего я испытываю. Прямо сказала «Серпе», что я финка и жена финского солдата, и прекрати всякие издевательские твои выходки, стерва, в мой адрес. Правда, «Серпа» здесь как-то обмякла и успокоила маму в том, что я позволила себе немного «лишнего», но это было просто необходимо, дескать не обижайся на меня, такова наша «профессия» и методы, сама потом поймешь это, когда будет страшно, и доверяться никому нельзя. Затем, будто-бы, их разговор пошел в спокойном дружеском тоне: «Серпа» сказала маме о том, что будет весь день с нами, даст ей выполнимое «задание» и будет ее инструктировать на дальнейшее во всех мерах осторожности и самосохранения. Специально этому посвятит целый день нам с матерью. В этот вечер они беседовали, как никогда, долго. Затем приказала маме снять меня «со стремя» и позвать в дом поесть и спать. Отдала маме все продукты, в которых пронесла деньги ей.
            Я также, как и прежде, доложил «Серпе» о результатах наблюдения. «Серпа» достала пряников, сыра, толстой свежей колбасы, мне дала шоколадку, и сели пить чай. Спать легли опять на прежних условиях.
            Утром «Серпа» принесла откуда-то старое большое «хитрое» лукошко-корзину с двойной емкостью (двойные тонкие стены). Затем мама подоила корову и плотно позавтракали на целый день и приготовила бутерброды в дорогу. Этот день был у нас основной и решающий. Вывесили на передний плетень 3 половика, мама сходила в ложбину и перепрятала деньги, («Серпа» так повелела, чтобы дома их не держала).
            Затем переоделись погрязнее, и «Серпа» повела нас знакомиться с заданием. Зачем-то перебинтовала правую голень ноги слежавшейся ватой, капнула йодом на вату и забинтовала вату использованным бинтом. Потом одела шерстяные гольфы и обулась в сапоги. Нам с мамой велела одеть тоже резиновые сапоги. Затем сложила нашу еду в «хитрую корзину», мама налила в бутылки «утрешника» (молоко утренней дойки) и положила к себе в котомку за спину, взяла «puukko»*. «Серпа» осмотрела нас, затем помолились Господу Богу и молитвой попросила Его благословить нашу дорогу и весь наш день в том, чтобы ничего нам не помешало и не принесло вреда. Отправились выполнять задание веселой компанией: корова, две козы, собака и мы трое. Скотину и собаку взяли для «Понта» (отвлекать внимание) и пустить «Фуфло» (ложное представление и понятие). Наша местность была под контролем военной комендатуры.
            Мы пошли этой компанией низинами и ложбинами под прикрытием кустарников и деревьев, примерно около 3 километра до болота «Karhusuo»**. Открытыми местами и дорогой мы не пошли, чтобы не «засветиться» лишний раз (не привлекать к себе внимания для «секи» (запоминанию нас и фиксирования с последующей слежкой за нами). Если мы «примелькаемся», значит «засветимся» для «секи» (уголовное слово «сека» значит подозрение и слежка за нами с целью окончательного выяснения причины и конечной цели подозреваемых). Поэтому мы пошли к болоту «Karhusuo» предельно осторожно («атазно» против «засветки» и последующей «секи» и возможного «атаза» (засада) и «шухера» (окончательного провала и «повязки» – ареста).
            Зашли мы в предболотный лес, меня оставили со скотиной и собакой на краю леса, а «Серпа» и мама зашли в глубь леса, где были заросли папоротника и черничника. В этом папоротнике находилось много крупных камней и валунов. Один из этих камней с более мелкими камнями был тайник для получения информации и всяких шифровок в пакетах из Финляндии. Из него нужно было брать «почту» и переносить в «местный» тайник, что за 6 километров от Аласяйние через Выборгский тракт западнее Юлясяйние в низине глухого леса (korvessa) в такой каменный тайник, как наподобие болота «Karhusuo». Из «местного» тайника нужно было взять почту и переправить в «Karhusuo» для Финляндии. Из тайники болота «Karhusuo» забирал почту «гонец» из Финляндии, и уходил с ней через границу. Он же доставлял почту из Финляндии в тайник «Karhusuo», а мы с мамой должны были перебрасывать финскую и местную почту из тайника в тайник и тщательно маскировать тайники. Кому и куда, откуда и от кого почта, мы с мамой не должны были знать ни в коем случае. Наше дело – взять, перенести, положить почту и замаскировать тайник, и на этом все наши обязанности.
            Вся почта хранилась в тайниках в герметических пластмассовых коробках плоских и помещалась в завязанные резиновые мешки от влаги и мы были должны упаковывать почту в тайники также. Оба тайника мы были обязаны проверять через каждые 5 дней, на наличие почты, и переправлять из одного тайника в другой, если она будет в наличии. Для чего был этот « маскарад» переброски почты по тайникам – не совсем понятно. Очевидно, для большей безопасности «засветиться». Финским «гонцам» нужно передвигаться по контролируемой местности, что было опасно. Видимо, для этого и придумали местную промежуточную дистанцию переброски почты местными агентами, на которых не было подозрения. Во всяком случае я так думаю, т.к. все чужие люди сразу задерживались нарядами комендатуры особого отдела красной армии города Выборга до выяснения его проживания, и допрашивались те, к кому он прибыл. Поэтому финским агентам было очень сложно поддерживать связь с местной группой. Это была полная «засветка» и «сека».
            Поэтому они всеми мерами вербовали нас, местных, с целью безопасности и самосохранения.
Мы подходили к тайнику предельно осторожно и не сразу, а с выдержкой времени и «кругами» (мало ли кто объявится в лесу поблизости посторонний). Меня оставили на опушке леса со скотиной, а собаку взяли с собой в лес.
            Эту почту «Серпа» взяла на себя, чтобы показать маме все осторожности и действия по ее переноске, и инструктировала ее буквально до мелочей. Заставляла маму запоминать все и повторять словами, и где нужно поправляла ее. Пакет из Финляндии был в матерчатом конверте со специальными пломбами и оттисками из какого-то эластичного состава типа резинового клея. Это была мера предосторожности против его вскрытия нежелательными лицами. Если вскрыть конверт, то нарушишь все пломбовые оттиски, и уже никак не восстановишь. Тогда не обижайся, и пеняй на себя. Мы не должны ничего знать о содержании почты. От нас требовалось только записки на экстремальный случай в виде обычного письма на текстильном материале безо всяких пломб (всякие предупреждения, изменение обстоятельств и все, что касалось нас лично, чтобы поставить в известность наших финских «благодетелей» для выводов и решений). Там «Серпа» показала маме, как пользоваться корзиной для переноски пакетов, написанных на бумаге и запечатанных в бумажный конверт. Довольно легко и просто она разбиралась, конверт помещался между стенок и корзина просто собиралась и быстро зашпиливалась.
            Изъятый из тайника тряпочный белый пакет она прибинтовала к ноге под вату грязным бинтом. Такие пакеты можно по тому времени было проносить за подкладкой верхней одежды под ватой или под ватином, где угодно. Обыск их не прощупывал. В наше время обыск усовершенствовался, и находят такие предметы лучами чувствительных приборов (они высвечиваются как инородные тела на экране). В наше время метод этот уже устарел и не подходит для переноса, тем более для агентов разведслужб. В то время этот способ был самый надежный, и им широко пользовались.
            С этим пакетом мы вернулись назад домой, переоделись. Мама начала готовить обед, а «Серпа» куда-то спрятала пакет вне усадьбы, вернулась и помогла маме сварить обед. Затем они ушли на огород, там «Серпа» давала маме инструкции. Я пас скотину с собакой недалеко внизу. Инструкции были целый день до вечера. В этот день переносить пакет в местный тайник не стали. Дело было к вечеру, а переход 6 или 7 километров был небезопасен. Этот перенос решили оставить до утра.
            Утром встали рано, позавтракали, приготовили «понт» (маскарад для отвода глаз: это женщины взяли два топора, еду в две корзинки, котомки, хозяйственную легкую двухосную тележку на резиновых колесах, опять оделись по лесному, засунули под подкладку мне почту и зашили аккуратно, взяли нитки и иголку). Затем помолились Господу Богу о том, чтобы благословил нашу дорогу, за удачу и весь наш день. Мама отвела корову и коз в низину пастись и привязала их на длинные веревки к деревьям на целый день одних. Затем взяли собаку (нашу финскую лайку), еще раз попросили Божьего благословения нашей дороге и двинулись в путь к местному тайнику положить туда почту и проверить на наличие почты для Финляндии.
            Шли мы по дороге с Аласяйниё в Юлисяйниё, благополучно прошли расстояние более 3 км, пересекли железную дорогу и станцию Юлисяйниё. Затем немного прошли по шоссе в сторону Конканиеми и свернули вправо на лесную сельгу. «Серпа» была просто молодец, и вела нас уверенно и смело, несмотря на то, что все это просматривалось военными пикетами Особого Отдела РККА. Затем, без труда, мы вышли к широкой и длинной луговой низине и начали пересекать ее прямо по дороге, которая пересекала эту низину. Вдалеке, навстречу нам, на дороге показался конный разъезд красноармейцев патрульной службы.
            Мама и я уже струсили, но «Серпа» сказала нам строго: «Mennддn rohkeasti ja suoraan heille ja ettд mд en nдke mitддn huolestuksia! Muuten me olemme palanneet loppuun»*. Мы с мамой беспрекословно ее послушали и пошли смелее навстречу большевикам, как будто ничего особенного не произошло. Их было четверо верхом на лошадях. Они подъехали к нам и перегородили дорогу. Один из них начал разговаривать с нами по-фински: – Ketka te olette? Mistд, minne ja mitд varten menette?**. «Серпа» им объяснилась в том, что идем мы в лес к реке за деревом карельской березы, за лекарственными корнями, возможно поставим петли на зайцев и поставим «корчаги» поймать рыбы и продать в Выборге. Слишком нуждаемся в деньгах для жизни. Их вопрос: – Millaista dokumenttia te otatte kanssatte mukana? Nayttдkдд meille.***
            Мама и «Серпа» достали свои паспорта и подали красноармейцам. Они посмотрели: оба паспорта зарегистрированы в комендатуре города Выборга и поставлены печати на старых паспортах Финляндии. Их вопрос: – Miksi Aino Kurikan passi on Alasдiniцssд, entд Serpa Vattusen passi on Heinдjoella? Miksi on nдin? Mitд se kaikki merkitsee, miten siitд ymmдtдд mддrettдmддn?*

(Перевод с финского диалогов приводится в тексте книги. Продолжение читайте там же. Приобрести книгу «Путь из Финляндии в Сибирь» можно в питерских магазинах «Академкнига», «Паганель» и «Летний Сад»).

Назад